Судьба — это мы - Леонид Васильевич Ханбеков

автора радовалась естественности интонации, счастливо найденному образу, точному сюжетному решению. Когда же видела у молодого поэта, в которого поверила, искусственность, заданность, холодное ремесленничество, страдала, как от зубной боли.

Состояние здоровья вынудило поэтессу оставить работу в правлении СП РСФСР (1975), но она по-прежнему следила за молодыми, радовалась их успехам, подмечала самобытные поэтические дарования.

В канун шестого Всесоюзного совещания молодых я позвонил Людмиле Константиновне, попросил стихи для «Крестьянки», в которой заведовал отделом литературы и искусства, и мы заговорили о молодых. Она вспомнила только-только дебютировавшего владимирца Владимира Урусова:

— Очень интересный поэт из него обещает вырасти. Мы как раз несколько стихов в «День поэзии» поставили{61}. Единодушно! Из парня выйдет поэт. Он думает о главном. Послушайте, — и процитировала на память:

Мы пройдем, мы растаем снами в этих токах земной крови. Но, пока               есть долги                                за нами, что пустыми играть словами, что шуметь о своей любви? —

Ах, вам же лучше девчат! — вспомнила. Усмехнулась: — С девчатами хуже. Хотя, впрочем, приглядитесь к двум Татьянам — Смертиной из Кирова и Иноземцевой из Костромы. Иноземцева для «Крестьянки» — находка. Она, помнится, агроном…

Рекомендация была, как всегда, верной и точной. Стихи молодых поэтесс, опубликованные в нашем журнале, встретили теплый прием читателей.

— В чем сложность пути нынешних молодых? — рассуждала Людмила Константиновна, видимо, поверяя мне или проверяя на мне свои раздумья на сей счет. — В отсутствии биографии. Да, да, биографии. Они сначала пишут стихи, а потом живут. А как-то вернее, когда человек живет жизнью своего народа, имеет за плечами собственную трудовую биографию…

Людмила Константиновна по-доброму уточнила:

— Ну, раз на раз не приходится. Одного можно и поучить, а другого… Другого учи не учи…

4. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

О болезни ее никто не знал. Только в письмах друзьям она горько и коротко признавалась, что из-за недомогания пришлось отложить давно задуманную поездку, отодвинуть сроки представления новой книги, встречу с читателями…

Отголоски боли прорывались и в стихах. Но они понятны лишь сейчас, когда знаешь, какой неумолимый огонь сжигал ее. Когда эти строки вырывались из-под ее пера и попадали в стихи, они не казались ни безысходными, ни пророческими. Тем более, что ее стихи своим оптимизмом, неизбывной любовью к жизни, к каждому ее мигу, часу, дню, к каждому рассвету и каждой зорьке напрочь перечеркивали ощущение черного, неотвратимого, что было уже недалеко, рядом…

Когда нежданно-негаданно бросало в постель нездоровье или наваливались душевные невзгоды, «уральские стихи», как поэтесса их называла, переполняли ее.

Если выстужу сердце тоской, Равнодушьем ли вдруг Занедужу, На раздолье стихии морской Отпусти мою вольную душу! Если ж грозный Мне встретится вал, Я услышу спасительный пеленг. У меня есть на свете Урал, Мой высокий Приветливый берег. Будет сниться он мне наяву, Пока сердце в груди Не умолкло… Если я до него доплыву, Значит, жить мне Счастливо и долго! («Высокий берег», 1970)

Счастливо — да, предчувствие не обмануло поэтессу. Будто на одном дыхании рождались стихи. Выходили отличные книги. В канун нового, 1972, года среди новых лауреатов республиканской премии имени Максима Горького поэтесса увидела свое имя; высокое звание ей принесла книга стихов «Зорянка»…

Но — долго… Болезнь все чаще заявляла о себе.

У челябинских друзей поэтессы, тех, с кем Людмила Константиновна позволяла себе быть откровенной, я увидел открытку, помеченную началом марта 1975 года:

«Милая Р. М.!

Шлем Вам и Леночке сердечный весенний привет и добрые пожелания. Наиглавнейшее для всех нас — это быть хотя бы относительно здоровым. Как худо, когда оно покидает нас. У нас в семье сплошной «хворум». Сейчас появились небольшие просветы — и за это спасибо судьбе.

Обнимаю Вас всесемейно.

Ваша Л. Татьяничева».

Больница. Санаторий. Снова больница.

Но она не сдается. Вновь и вновь встает на ноги и снова за работу.

В ноябре 1978 года Людмила Татьяничева совершила поездку в Чехословакию в составе писательской делегации. Программа дней советской литературы в этой братской стране была насыщенной: с утра до позднего вечера — выступления в рабочих и сельских коллективах, перед учеными и студентами, партийными работниками и коллегами по творчеству. И никто не слышал от нее жалоб, никто не видел, как она перемогала боль. Зато каково было изумление спутников, когда на обратной дороге Татьяничева рассказала им суровую, волнующую историю о дружбе двух женщин, русской и чешки, о дружбе, которая родилась и окрепла в концлагере…

В Брно Людмила Константиновна, как и все делегаты, познакомилась с Марией Юнашевой, ответственным секретарем местного комитета Союза чехословацко-советской дружбы. Во время разговора с женщиной она обратила внимание на необычный носовой платок, который бережно вынимала и так же бережно укладывала в сумочку ее собеседница. Необычно темный платок привлек внимание поэтессы. Она взяла его, похвалила искусную вышивку — букетик цветов на темном, не привычном для носового платка фоне. И Мария Юнашева открылась именно ей…